Офисный стул
Рассказ Анонимного Алкоголика
Вообще-то я не охотник до помоек. А существуют любители! И еще какие! Не будем брать тех бедолаг, которые с этого кормятся, те уж, как говориться, свой крест несут, Бог им судия. Вот есть у моей жены какой-то родственничек, седьмая вода на киселе, двоюродный племянник, или что-то вроде того; так тот любитель. Можно даже сказать — профессионал. Живет в семье, мама-папа, вроде даже где-то учился, может даже закончил. Своя комната у него в квартире. Работает ли, не ведаю, однако все время проводит на свалках и помойках. И что не найдет, тащит в эту свою комнату. Чем он там занимается никому не известно, возможно и прибыль извлекает, да и дело не в том. Важно, что всепоглощающее хобби переросло в образ жизни. Я не осуждаю, хобби довольно безобидное, хотя и ароматное.., да и тараканы... Это, впрочем, ерунда. Вот есть умельцы, так те, по свалкам-помойкам, нужные детали добывают и из тех деталей приличные бытовые приборы собирают, компьютеры там или периферию. Сам бы на такой помойке побывал, модернизировал свою ПЭ-СИшку хоть на пару поколений.Моя благоверная тоже не может пройти мимо, если что-то где-то плохо лежит. Едем мы с ней однажды на дачу. Трасса пустая, машин почти нет. И вдруг на обочине видим какой-то синий предмет в форме параллелепипеда небольшого. Жена как закричит: — " Это масло! Целый брикет масла сливочного". Ну, пока я соображал, пока разворачивался, пока думал: — " А на кой нам 20 кило сливочного, когда мы "Раму" едим?". Короче, не успели мы за брикетом, — кто-то проворнее меня соображает. Ну и слава Богу! А жена расстроилась. Я ей объясняю, мол, что нам с этим маслом делать, его ведь кошки наши да собаки есть не станут, по крайней мере, в таком количестве. Да и хранить брикет где-то нужно, а у нас вечно морозилки под завязку. Не продавать же мы его пойдем!
В другой раз, гуляем мы с ней в окрестностях дачи. Надо сказать, что дачи наши строились на месте заброшенной деревни, и в округе сохранилось несколько полуобвалившихся избушек, почему-то до сих пор не проданных горожанам. Причиной тому, как правило, престарелые бабушки, уговорившие пятидесятилетних дочерей повременить с разорением родного гнезда до естественной развязки. Халупки эти догнивают свой век по пояс в бурьяне, лишь изредка навещаемые владелицами. Как магнитом притягивают мою жену печальные сии развалины. Множество редких и полезных вещей скрывают крапива и лопухи. В числе прочего, найден был и притащен домой дивный чугунный утюг, из тех, что нагревали на керосинке, или на плите, а после хватали толстой тряпкой за раскаленную, также чугунную, рукоятку. Я случайно знал, откуда прибыл сей путешественник во времени. Незадолго до событий я забрел в соседское заглохшее имение и видел его там, сиротливо забытого на ветхом летнем столике в диком саду.
После долгих объяснений того, как неразумно брать предметы обихода у соседей без разрешения, пусть даже не нужные и, по-видимому, забытые за ненадобностью; про то, что вещь, находящаяся на чьей-то территории, не может считаться бесхозной; на тему того, что, с точки зрения закона, имущество, даже найденное на дороге, или на берегу реки, или в глухом лесу, не является собственностью нашедшего. Об этом я сам недавно с удивлением узнал из телепередачи " Час суда". Я отнюдь не формалист, однако, в данном вопросе, мое мнение совпадало с буквой закона, что бывает не так часто. Я еще застал времена и места — на севере — где дома не запирались на замки, подвесные моторы и весла не снимались на ночь с лодок, а рядом с тропинкой, у покинутого, проросшего мхом кострища, воткнутый в дерево топор спокойно покрывался ржавчиной, год за годом ожидая своего владельца...
После такой лекции, утюг был водворен на старое, во всех смыслах, место, а жене приобретен по случаю другой, еще более древний экспонат. Этот мог содержать в себе раскаленные угли, раскрываясь наподобие акульей пасти. Достойно внимания, что снабжен он был деревянной рукояткой, правда, обгорелой, что позволяло обходиться без толстой тряпки в процессе эксплуатации. Как после этого верить, будто прогресс развивается поступательно и прямолинейно.
Сей монстр был куплен у ленивых пожарных, нескольким поколениям которых он служил пепельницей, за символическую цену, впрочем, вполне определенную на пространстве от Балтийского до Японского морей. Самое же забавное в том, что, приехавшая через непродолжительное время владелица одичавшего сада баба Тамара, без сожаления подарила похищенный было утюг моей жене, как бы ненароком заметившей его во время визита вежливости к старушке все на том же столике.
Вместе с угольным утюгом была приобретена и картина маслом, написанная одноглазым пожарным. Незамысловатое полотно 40х30 сантиметров, в рамке из обожженного паяльной лампой и покрытого светлым лаком плинтуса, оно и сейчас висит над моей кроватью. Я не променяю его ни на Монну Лизу, ни на любой шедевр импрессионистов. И вот почему...
Был знойный июльский день, когда, шатаясь от усталости и похмелья, я вошел в прохладное каменное здание пожарной команды и попросил воды.
Больше всего я походил на бродягу, бежавшего из мест лишения свободы. На мне была рваная и грязная футболка, под грубо залатанными спортивными штанами китайского производства не было трусов, а за плечами попугайно красовался новенький польский рюкзак. И только час назад я потерпел кораблекрушение.
Дело в том, что накануне, в процессе продолжительной пьянки на сильной жаре, мне явилось непреодолимое желание отправиться в никуда, одному, на байдарке вниз по Оке. При помощи моих идиотов-собутыльников, которым, без сомнения, следовало просто уложить меня проспаться, я побросал в багажник спальник, бутылку водки, зачем-то слонястую жестяную банку индийского чая объемом в два литра, привязал на крышу байдарку, и в той одежде, которая была на мне, был доставлен на берег реки. У моих беспечных спутников хватило здравого смысла тщательно объезжать посты ГАИ, но две моих неудачных попытки сесть в лодку их отнюдь не обескуражили и не насторожили. В байдарке полной воды, мокрый не как мышь, а как водяная крыса, то есть насквозь, я был безжалостно оттолкнут от берега с пожеланиями приятного путешествия.
В байдарку трудно сесть, но, угнездившись в ней, перевернуться довольно сложно.
Делать нечего, почувствовав в руках длинное обоюдолопастное весло, — слава Богу, хоть весло не забыли дать — я начал вяло отгребать от берега и вышел на струю. Ока — на удивление быстрая река для равнины. Очень скоро бежевая машинка на берегу утонула в сгущающихся сумерках. Наслаждаясь видами и прохладой, не забывая прихлебывать из горлышка, я миновал высоченный мост, затем огни небольшого города на холмах. Стало совсем темно, потянул ветерок, и через некоторое время у меня уже зуб на зуб не попадал. Из последних сил я кое-как прибился поближе к правому берегу, в кромешной июльской тьме различил светлый пятачок песка промеж прибрежных кустов, вытащил лодку на берег, наскоро выжал одежду и спальный мешок, забрался в него с головой, допил водку и отключился.
Разбудил меня шум поездов. Выяснилось, что мой уединенный пляжик расположен ввиду железнодорожного моста, по которому с грохотом, медленно тянулся бесконечный товарняк. Самочувствие мое описанию не поддается — это надо прочувствовать на своей шкуре. А еще лучше — не надо! Одежда моя и спальный мешок высохли примерно наполовину, а жажду пришлось утолять прямо из реки при помощи порожней — увы! — поллитровки. Вероятно, несколько молекул спирта еще оставались на стенках и дне сосуда, во всяком случае, я начал немного соображать и строить планы. Если бы я был дома, мой поднаторевший в таких ситуациях мозг отключил бы всю двигательную мускулатуру, тело провело бы день-другой в лежачем положении и все бы постепенно пришло в норму. Но в данной ситуации дело обстояло намного сложнее. Мозг не отключал мускулатуру, понимая тупиковость такого пути; тело жаждало покоя, но не под кустом в туче комаров, а именно дома; душа же, видимо не совсем протрезвевшая, настаивала на продолжении начатого с таким блеском похода в никуда.
Она у меня вообще склонна к бродяжничеству. Тело не склонно, оно любит минимальный комфорт, мозг в ужасе отторгает мысли о снискании хлеба насущного, о претерпении многочисленных страданий и бытовых неудобств, а она — неугомонная, ослепленная множеством грехов — она все порывается найти на этой земле то, чего здесь нет и быть не может по определению. О, она частенько побеждает, соблазнив разум мыслями о великих отшельниках и странниках, а тело доводами о благотворности воздержания, укрепления в невзгодах и похудения. Это не удивительно, ведь душа создана по образу и подобию Божьему, следовательно, обладает свободной волей, а тело со своим разумом — всего лишь прах и в прах отъыдет.
Победила душа и на этот раз. Я нехотя вылил воду из байдарки, засунул немногочисленные пожитки в рюкзак, развесил мокрые штаны на носу и в костюме Адама отправился вниз по течению. Я пересек реку к северному, освещенному солнцем берегу, чтобы немного согреться. Граница суши и воды представляла собой в этом месте невысокий обрыв, не более метра в высоту, поросший редкими кустами. Я поплыл не спеша, наслаждаясь теплом, и следуя всем изгибам русла. Река была абсолютно пустынна, ее зеркальная поверхность отражала веселые и теплые солнечные лучи, прибрежные кусты окунали ветви в воду, их мощные узловатые корни укрепляли береговой обрыв. Меж корней под водой смутно угадывались рачьи норы, в прозрачной воде резвились мальки, на горизонтальной ветке, как драгоценная брошь, переливался своими немыслимыми красками зимородок.
Неожиданно меня дружелюбно пригласил позавтракать сидящий у костерка на самом берегу рыболов, совершенно мною не замеченный среди этой идиллии. Он углядел, видимо, водочную посудину среди моих пожитков. Добряк не мог предположить, что в моей бутылке лишь забортная вода, и был огорчен моим отказом. Мысль о еде была несовместима с моим состоянием — я куска не смог бы проглотить даже при желании. К тому же меня несколько насторожило отсутствие у рыболова торчащих над водой удочек, коих я не мог бы не приметить издалека. Может статься, это не рыболов никакой, а такой же бродяга, как и я, только настоящий, обладающий всеми жуткими навыками своего ремесла, и нуждающийся не столько в моей водке и застольной беседе, как в моей лодке в качестве средства передвижения.
Поэтому я счел за благо отдалиться от берега на середину реки, где было уже не так красиво, и солнце припекало не на шутку, натянул на начавшие краснеть плечи подсохшую футболку, и приобрел вид вполне одетого человека, если учесть, что с берега, за дальностью расстояния, моя нагота была скрыта бортами байдарки. Брюки же продолжали быстро подсыхать, растянутые на носу суденышка.
Между тем кровь, разгоняемая по жилам мерным движением работающих веслом рук, мало помалу вымывала из мозгов продукты разложения спирта, дурман в голове стал рассеиваться, и мое положение представлялось все более неприятным. В полусотне километрах от дома, — это если по прямой, — без копейки денег, без пищи, если не считать индийского чая, обремененный неподъемной трехместной байдаркой, одетый в отрепья, — я являл собой незавидное зрелище.
Если бы удалось избавиться от лодки, скажем, оставив ее под чьим-либо надзором, — совсем бросить ее я не мог, это была байдарка старшего сына, мой собственный подарок на день его рождения, — то теоретически я смог бы дойти до дому, скажем, дня за два, взять машину и вернуться за лодкой. Учитывая мое физическое состояние — я себя чувствовал, но плохо — подобная прогулка не сильно привлекала, однако выбора, похоже, не было.
Вставала другая проблема — куда пристроить эту злополучную посудину? По левому берегу Оки, где в старину кончалось Московское княжество, и проходила южная граница Руси, простирались бескрайние капустные поля, отделенные от воды полосой кустарника, и через каждые несколько километров орошаемые грохочущими дизельными водокачками. К одной из них я причалил, но не нашел ни одной живой души.
На правой стороне, куда мне собственно и надо было высаживаться, весь берег был истоптан коровьими копытами и являл собой непрерывное пастбище.
Как был он Диким Полем во времена Дмитрия Донского, так и остался до сих пор. Ни души на берегу, ни рыбацкого стана с моторками и сетями, ни лая собак... Не ходят ни пароходы, ни трудолюбивые грязные баржи, ни Кометы-Ракеты с подводными крыльями, ни веселые речные трамвайчики, с кормы которых беспечные пассажиры кормят жадных чаек. Нет даже новых русских со своими джипами и водными мотоциклами. Только две огромные цапли вальяжно снялись с песчаной отмели и растаяли в солнечном мареве. Трудно было поверить, что я плыву по второй по величине реке на Руси-матушке, а по стратегическому историческому значению, вероятно, и первой. Исстари служила Ока естественным южным рубежом Руси, защищая её своей водной гладью от набегов кочевников. Невозможно представить, что на этих берегах жизнь била ключом, тянули лямку бурлаки, пенили веслами воду рыбацкие баркасы, благовест многочисленных церквей и монастырей плыл над водой, неунывающие крестьяне набивали амбары и житницы, а легкомысленные дворяне веселой гурьбой травили зайцев, лисиц и дроф.
Единственное, что мне пришло в голову в таких обстоятельствах, это сплавляться дальше, где, как я знал, верстах в пятнадцати ниже по течению, находился понтонный мост с переправой районного значения. При ней был персонал, буксирный катерок, иногда летучий пост ГАИ. Кстати эта понтонная переправа сворачивалась только раз в году, на время ледохода и разлива, что лишний раз свидетельствовало о полном отсутствии навигации на данном отрезке реки. Там я, возможно, смог бы договориться оставить байдарку на день-другой. Но грести еще пятнадцать километров... К тому же этот крюк удлинит мое сухопутное путешествие на добрую треть. А силы заканчивались... Сидеть в неудобной лодчонке, согнувшись под прямым углом, не имея возможности изменить положение ног, становилось невыносимым. Голова раскалывалась по мере развития абстинентного синдрома, вода не могла смочить распухший язык и воспаленное горло. Словом я был близок к отчаянию.
Говорят, в критических ситуациях выручает инстинкт. У меня, наоборот, сработал рассудок. А почему, собственно лодку нужно непременно кому-то оставлять? Ее можно просто надежно спрятать, благо народу никого, и не нужно дожидаться темноты. Каким образом спрятать? — как прятали свои пирóги и ялики все индейцы и пираты, верные друзья моего детства, — просто затопить! Правда не нужно рубить томагавком дыру в днище; перевернутая на бок байдарка тонет в минуту. Важно только хорошо запомнить место кораблекрушения, чтобы после без труда найти спрятанное.
Сказано — сделано. Я как раз миновал натянутую поперек реки линию электропередач, уродливые опоры которой, похожие на треножники уэллсовских марсиан, оскорбляли своим видом поверхность нашей планеты. Мне они послужат прекрасным ориентиром. Неподалеку, меж двумя коровьими водопоями, по-над самой рекой, свесив листву до воды, дремала приличная чаща кустарника. Тут уж никто не вздумает купаться и не наткнется на подводный клад.
Через полчаса постылая байдара была затоплена и надежно привязана за носовую чалку к подводным корням ивняка. Освободив себе руки и несколько приободрившись, я, еще через полчаса, проплутав между стариц, скотобоен, полуразрушенных коровников и кладбищ убитых тракторов, выбрался на асфальтированную дорогу. При виде автобусной остановки и нескольких ожидающих транспорта женщин в платочках меня снова осенило. Зачем топать два дня пешком по жаре, когда на свете существуют самобеглые коляски? Видно культурный шок оказался столь велик, что я окончательно распростился с образом и самосознанием странника в никуда. Душа съежилась и замолкла, а разум и измученное тело вступили в свои права. Поскольку движения на дороге не наблюдалось я, с трудом переставляя ноги, побрел в поисках ближайшего населенного пункта.
Он оказался недалеко. Придорожная табличка гласила: — БЕСОВО — ! Простенько и со вкусом... Немало повидал я на своем веку деревень с пикантными названиями: Гнилуши, Мендюкино, Теряево, Большое и Малое Страмилово — в старину говорили не срам, а страм, — Грабиловка, но такое... Впрочем, смущался я не долго, рассудив: коли лукавый меня сюда завел, пусть сам и выводит. Так, высматривая по дворам машиновладельцев, могущих согласиться перевезти обожженного солнцем оборванца за любую сумму на расстояние пятьдесят километров. Изюминка состояла в том, что деньги я мог взять только в пункте назначения. Так я и набрел на упомянутую пожарную часть.
В гараже, в яме, под пожарной машиной вяло ковырялся какой-то работник. На мой вопрос о воде, он жестом указал на дверь в контору. Я толкнул дверь и вошел.
Сидящий за столом человек с книгой не был в прямом смысле одноглазым, или как говорится по-русски кривым, просто левый глаз его несколько провалился в глазнице, расширенной хирургической операцией на черепе, видимо по поводу опухоли мозга. Мгновенно возникшая симпатия к обреченному, и, несомненно, страдающему -
Какая странная нега
В ранних сумерках утра,
В таянии вешнего снега,
Во всем, что гибнет и мудро.
-Спасибо, Николай Степанович-
- оказалась взаимной. Он любезно указал мне душевую, где текла вода из крана, объяснил, как слить, чтобы была похолоднее, усадил в жесткое деревянное кресло и скоро мы разговорились как добрые приятели. Выяснилось, что он начальник пожарной станции, у него есть машина, однако в последнее время сам не водит из-за проблем с головой, — я, разумеется, первым делом поведал ему внешнюю сторону моих затруднений, дабы оправдать свою подозрительную наружность, — но муж его дочери служит в банке в ближайшем городе и, несомненно, будет рад подработать.
Брандмейстер тут же связался с зятем по телефону, и тот обещался через часок подъехать, благо рабочий день подходил к концу. Я с удовольствием провел этот час, наслаждаясь прохладой кирпичного строения, беседуя со словоохотливым хозяином и разглядывая интерьер помещения конторы. Тогда я и приметил диковинный утюг, полный окурков, и задержал внимание на картинах, во множестве развешанных по обшарпанным стенам. Их автором оказался мой спаситель, сам предложивший купить понравившуюся.
Видимо по контрасту с жаркой погодой, мне приглянулся незамысловатый зимний пейзаж с небольшой речкой, скованной льдом, на переднем плане, неизменной церквушкой на холме на заднем, и двумя рощами на обоих берегах на среднем.
Странность была в том, что, несмотря на снег и замерзшую воду в реке, рощи стояли в наряде, я бы сказал, ранней осени — в их убранстве были и зеленые, и желтые, и бурые, и оранжевые тона. Даже кусты по берегам хранили зеленовато-бурые листья. Трудно представить себе погодные условия создавшие подобные декорации. Видимо воображение живописца немного помогло природе, соединив несовместимое и явив неожиданный и милый эффект.
За эту неуемную фантазию, я и предпочитаю творения любителей скучным и академическим произведениям профессионалов. Профессионал пишет за деньги, а любитель — потому что не может не писать; хотя иногда и не умеет. Однако недостаток техники волшебно компенсируется любовью к изображаемому, и к самому процессу изображения. В советские времена подобных дилетантов окрестили самодеятельными художниками и регулярно проводили их выставки, даже в Манеже; я старался их посещать.
Там были такие шедевры как, например, картина под названием: " Русские путешественники в Африке, в ночное время, спасают местных жителей от волков". На холсте были и русские путешественники на аэроплане, и негры, и пальмы, и вспышки выстрелов, и совершенно мандельштамовские "игрушечные волки", которые "глазами страшными глядят". Только "ночное время" присутствовало лишь в названии, ведь иначе, согласитесь, ничего не было бы видно. Люди плакали, глядя на это полотно. Вот это сила искусства! А, глядя на мазню Джексона Поллока, либо в черную дыру Малевича, если кто и заплачет, то разве по поводу их стоимости. То ли дело божественный Пиросмани или волшебник Руссо.
Зять оказался пунктуальным, мы тепло распрощались с брандмейстером, условившись купить и картину, и утюг назавтра, после спасательной операции по подъему затонувшего судна. Через сорок минут я был у себя на даче, в объятиях верной жены, отдохнул, выпил пива, отоспался и вообще пришел в себя. Назавтра мы без труда нашли и подняли многострадальную байдарочку, успевшую за ночь обрасти слизью и улитками, привязали ее на крышу машины, а после нанесли визит одноглазому художнику.
Однако давешней теплоты почему-то не возникло. Возможно его стесняло присутствие женщины, может быть ситуация была слишком обыденной; факт тот, что мы быстро совершили сделку, причем запрошенная им сумма едва ли покрывала стоимость холста, грунтовки и красок. С собой мы увозили также и очищенный от окурков диковинный огнедышащий утюг.
В Бесово я заезжал еще один раз, уже осенью, под предлогом покупки яблок. Я притормозил возле пожарки, надеясь повидать своего спасителя. Выяснилось, что я не знаю даже его имени, поэтому пришлось спрашивать "мужчину с больным глазом". Мне сообщили, что его нет, он уехал ко врачу, и вообще скоро ляжет в больницу. Больше мне встретиться с этим человеком не довелось...
Байдарку мне пришлось потом долго и нудно скрести щетками снаружи и изнутри, что, с одной стороны, послужило полезной трудотерапией для полной реабилитации, с другой — зародило некоторые сомнения в практичности пиратов и индейцев — они ведь затопляли свои ялики и пирóги не на одну ночь, а на недели и даже месяцы.
Навряд ли у них были щетки.., впрочем, быть может, они были неприхотливее нас. Но ведь герои носили либо расшитые камзолы, либо костюмы из светлой мягкой замши, украшенные бисером и перьями, так как могли выглядеть эти одеяния после соприкосновения с осклизлой и илистой лодкой? К тому же им приходилось грести, сражаться, перетаскивать тяжелые сокровища.., представляю, как они скользили и падали... Неплохой сценарий для Чарли Чаплина.
Мыть пришлось также и машину. Ну, это я всегда делаю с удовольствием и тщательно. Дело в том, что я сел за руль только в сорок лет, когда женился во второй раз. В молодости прекрасно обходился городским транспортом, а позже начал неплохо зарабатывать и разъезжать на такси. Но женился я на женщине, у которой было, на двоих с ее мамой, целых три автомобиля. Волей-неволей мне пришлось осваивать новое поприще. Автошкола прошла без сучка, без задоринки и, обретя крылья за плечами, а точнее колеса под тем местом, где спина теряет свое благородное название, я без сожаления оставил городскую суету и переселился на дачу. Здесь и пришлось овладевать смежными специальностями. В те времена простые "Жигули" были роскошью, автосервисов за кольцевой дорогой не существовало, и, разумеется, все три машины были отечественного производства, что подразумевает бесконечный ремонт. Как говаривал несравненный Козьма Прутков: — " Ногти и волосы даны человеку для того, чтобы доставить ему постоянное, но легкое занятие". Современному мужчине для этого даны машины. Постоянное — это верно, а вот легкость пришла не сразу. Впрочем, я постепенно втянулся и научился получать удовольствие от постижения грязных тайн автомобильной анатомии и физиологии. Я всегда уважал рукоделие и поддерживал весь автопарк в рабочем состоянии. Однако водительского мастерства в глуши не приобретешь, разве навыки езды по бездорожью, что, впрочем, тоже небесполезно, — поэтому я часто наезжал в столицу, где и упражнялся вволю, промышляя частным извозом. Приносило это больше расходов, чем доходов, однако опыт рос не по дням, а по часам. Чтобы видеть машину из окна квартиры, да и не толкаться в сутолоке на пятачке перед подъездом, рискуя кого-нибудь зацепить, парковался я подальше во дворе, около мусорных контейнеров. Новичку свойственно всего опасаться.
Около этой помойки, и увидал я однажды поломанный офисный стул, выброшенный из конторы какой-то новоявленной фирмы, окопавшейся неподалеку в бывшем детском садике. Он носил следы никчемных попыток ремонта: то ли слабой женской рукой, то ли неумелой рукой бизнесмена, то ли клешней охранника.
Мне стало жаль его. Не могу пройти мимо раненого котенка, хромого щенка или просящего о помощи забулдыги. На таком же дивном, удобном, хотя и не мягком, вращающемся стуле, я просидел долгие годы за швейной машинкой, зарабатывая на хлеб с маслом, а впоследствии и с икрой, для себя и своей семьи, давным-давно, в моей первой жизни.
Преодолевая смущение, все-таки помойка, я осмотрел калеку. Он был почти новый, не потертый и не рваный, и требовал незначительного ремонта, немного электросварки и доброго отношения. Мне он был абсолютно не нужен. Я давно не занимался шитьем, загородный образ жизни никак нельзя назвать сидячим, и, если уж сидел, то на бревнышке, или на крылечке, или за обеденным столом. Тем не менее, я сунул бедолагу в багажник и отвез на дачу. Тут он за ненадобностью был засунут в темный угол чердака, где, с присущим неодушевленным предметам терпением, стал дожидаться решения своей судьбы.
Промелькнули годы. Дачный быт наладился, вошел в колею, не требовал уже ежедневного подвига. Автопарк уменьшился, обновился и стал почти ручным. Байдарку давно забрали сыновья. Я постарел, оброс привычками, неохотно выхожу за калитку, редко выезжаю из деревни. Стал подолгу возиться с компьютером, осваивая очередные смежные профессии. Тут-то и вспомнил я про удобный, высокий, с регулируемой спинкой офисный стул. Не без труда вычислили мы с благоверной, в каком из закутков чердака он пылится. Одно из несомненных преимуществ загородного дома перед городской квартирой в том количестве потенциально полезного хлама, которое он способен вместить без малейшего стеснения жилого пространства. Стул был найден, извлечен и обеспылен. Он ничуть не пострадал от времени.
В процессе ремонта, ради удовольствия растянутого мною на пол дня, нахлынули воспоминания, ассоциации и размышления, никак явно не связанные с объектом, их вызвавшим. Я решился записать их.
Что я и сделал, сидя на возвращенном из небытия дивном офисном стуле, найденным когда-то около контейнера для мусора.
